Грэм Джойс - Как бы волшебная сказка

Т. М. появилась в темных очках, которые снимала всегда с неохотой, объясняя это чрезвычайной чувствительностью к свету. Я спросил, обращалась ли она к офтальмологу, и она ответила отрицательно. В ее истории болезни не было упоминания о проблемах со зрением, и офтальмолог, к которому я ее направил, не отметил никаких аномалий. Мнимая сверхчувствительность к свету была частью ее продуманной конфабуляции.

Показательно, что, когда я предложил ей выбрать кресло в моем кабинете, она предпочла сесть возле окна.

Внешне уверенная, она поддерживает устойчивый зрительный контакт и выглядит нормальной: ни суетливых движений, ни подергиваний, ни тика и очень мало физических признаков беспокойства, помимо того что она изредка наматывает волосы на палец. Рассказывает свою историю с тревожащей искренностью. Движение глаз вверх налево свидетельствует о том, что она вспоминает, а не придумывает по ходу рассказа, но она могла рассказывать свою историю много раз, а потому «вспоминать», что придумала прежде.

Т. М., похоже, страдает глубокой амнезией, охватывающей двадцать лет, притом ни ретроградной, ни антероградной в том смысле, что она прекрасно – можно сказать, невероятно четко – помнит все события, происходившие до ее исчезновения, и те, что произошли после возвращения. Однако относительно этих двадцати лет у нее полный провал памяти. Это заставляет меня подозревать, что причина ее амнезии – травма, перенесенная двадцать лет назад, и, возможно, но не непременно, вторая травма, перенесенная недавно.

У меня нет сомнения, что пациентка верит в правдивость своего рассказа, и ее случай соответствует формулировке Берлина[26]: «ложное воспоминание при ясном сознании». Берлин определяет два типа вымысла: провоцируемый и спонтанный. Провоцируемый вымысел генерируется в ответ на наводящие вопросы, сочетая фрагментарные, мимолетные фантазии с реальными воспоминаниями. При спонтанном вымысле история излагается последовательно, хотя часто причудливо и с неистовой убежденностью в ее правдивости. Т. М. безусловно принадлежит ко второму типу.

Современные исследования природы памяти изменили наше представление о предмете. Прежде человеческий мозг сравнивали с компьютером, хранящим в себе файлы, которые можно накапливать, а иногда терять. Теперь мы знаем, что память реконструктивна и что мы восстанавливаем воспоминания всякий раз, когда обращаемся к ним, – восстанавливаем более или менее в соответствии с нашими ценностями и опытом, которые, разумеется, могут измениться с той поры, когда мы запомнили события. Но этой перестройке сопутствует контроль реконструктивности, по-видимому удерживающий нас от чересчур причудливой реконструкции каждого воспоминания.

Больной же лишен подобного контроля.

Самой распространенной причиной отсутствия этого контроля является разрыв крохотного кровеносного сосуда в мозгу, что на время прерывает доступ насыщенной кислородом крови к участкам мозга, отвечающим за память.

Внимание! Хорошо бы иметь в виду, что здоровым людям тоже свойственно фантазировать.

Я договорился, чтобы пациентку позже обследовали на томографе на предмет признаков травмы или артериального нарушения в мозгу. Тем временем важно уверить семью Мартин – естественно, настроенную скептически – в том, что Т. М. не пытается преднамеренно ввести их в заблуждение. Убежден, она верит в каждое слово своего рассказа.

Невероятно интересно, что конфабуляция не предполагает явной угрозы целостности ее восприятия текущей реальности. Завершение ее истории было вписано в конфабуляцию. Ясно, что ее рассказ был сочинен, дабы придать смысл некоему поразительному пережитому опыту, но в данный момент у нас нет ключа к разгадке того, каков был этот опыт. До тех пор пока мы не сможем локализовать органическую основу амнезии и конфабуляции, будем продолжать психологическое исследование, поддерживая нашего конфабулятора в ее трудном положении.

Хирштейн[27] сказал, что «конфабуляция – это проблема знания». Иначе говоря, если знание о чем-то отсутствует, разум выдумывает историю, чтобы заполнить пробел. Наше сознание скорее интерпретирует реальность, чем следует за ней. Таким образом, рассмотрев историю, можно обнаружить причину пробела.

19

Английское слово «fairy» («фейри») пришло к нам через старофранцузское «faerie», происходящее от латинского «fata», что означает «фатум» или «судьба».

Знаете, та первая ночь в его доме – доме, где я прожила следующие шесть месяцев, – была самой необычайной из всех остальных. Он сказал мне, что с картами не поспоришь, уж коль в них сказано: через шесть месяцев, значит не раньше чем через шесть месяцев я смогу возвратиться, увидеть мать и отца, брата и Ричи и всех остальных.

Естественно, я не поверила.

Поначалу я сильно расстроилась. Но мое горе стало и его горем. Он подошел ко мне, обнял и стал уверять, что тут ничего не поделаешь. Потом попытался объяснить карты, колонки цифр и положения луны и звезд, но я видела только красивые картинки и ни о чем не говорящие мне таблицы чисел.

Чувства склоняли меня к побегу: прочь из этого дома, от озера, светящегося голубым сверхъестественным светом. Но не было и речи о том, чтобы ночью отыскать путь домой. Инстинкт самосохранения уже подсказывал, чтобы я подыгрывала ему, притворялась согласной, без сил от усталости. Теперь я подумала, что он привез меня сюда, чтобы сделать своей пленницей. Но по горестному выражению его глаз я видела, что у него нет злого умысла по отношению ко мне. Нет, я знала, что могу переждать ночь, а затем ускользнуть. Я сказала себе, что с первым светом выберусь отсюда – может быть, украду его лошадь. Нужно лишь дождаться подходящего момента.

Он спросил, не голодна ли я, но я даже не могла думать о еде. Он спросил – я говорю «он», потому что до сих пор он не сказал мне своего имени, – не хочу ли я пить, и я ответила утвердительно. Он вышел и вернулся с двумя крохотными стаканчиками. Крохотными до смешного, из пузырчатого зеленого стекла и меньше пашотницы, в каждом по капельке жидкости желтого цвета. Я взглянула на эти стаканчики размером с наперсток и чуть не рассмеялась. Но он поднял стаканчик и сказал:

– Сим обещаю вернуть тебя домой, если пожелаешь, как можно раньше; обещаю также оберегать тебя от всяческих опасностей, а если не сдержу этих двух обещаний, пусть поразит меня смерть. – Затем выпил и, щурясь, посмотрел на меня. Рыгнул. – Теперь твоя очередь.

Я приготовилась пить, но он остановил меня.

– Погоди! А клятва? – почти закричал он.

– Клятва?..

– Конечно. Нельзя пить без клятвы.

Я не понимала, о какой клятве он говорит, хотя предполагала, что он имеет в виду какое-то обещание.

– Обещаю, – сказала я, – быть более осмотрительной…

Он удивленно глянул на меня, но я залпом выпила жидкость. На взгляд ничего особенного, но сладкая, как мед, и с мятным ароматом; едва я ее проглотила, как непроизвольно рыгнула, и громко. Я почувствовала себя глупо, но он даже не обратил на это внимания. Выпитое мгновенно успокоило меня и освежило, и даже если бы он предложил мне еще, я бы сказала, что хватит.

Во мне разлился покой и тишина, тишина озера и лунного света, колеблющегося на воде. Свет был зловещ и вместе с тем прекрасен. Такой я представляла себе арктическую полночь. Но эта ночь окутывала уютным бархатом, расшитым звездами. Я перестала беспокоиться и подумала: ладно, если придется провести здесь ночь, это совсем не страшно, потому что вокруг такая красота.

– Можем мы пойти посидеть у воды? – спросила я его.

– Ничего не может быть прекрасней.

Мы вышли наружу и зашагали по песку. Он разулся и сказал, что я могу сделать то же самое. Сказал, что обувь мешает слышать песню земли; и я подумала: как это поэтично, сбросила обувь, и мы пошли дальше по чистому серому и искрящемуся в ночи песку озерного берега. Песок был теплый, зернистый и одновременно мягкий, и, хотя я не слышала сквозь ноги песню земли, было приятно чувствовать, как песок просачивается между пальцами, нежно их поглаживая.

Он посмотрел на мои ступни и сказал, какие, мол, прелестные пальчики, и если я пожелаю, то он сделает мне колечко на мизинец. Я взглянула на него – луна дрожала на воде, как призрак, но добрый призрак, шуршал песок под нашими ногами, и вечерний свет отражался в его глазах – и поняла с абсолютной уверенностью, что этот человек влюбился в меня.

– Конечно, – услышала я.

– Что?..

– Я ничего не говорил. Это шелест озера.

Мы сели на песок. Он был очень внимателен и сел не слишком близко. Больше того, я даже сказала, что он может сесть поближе. Тогда он объяснил, что, поскольку мне всего пятнадцать и я еще несовершеннолетняя, он не вправе прикасаться ко мне. Сказал, что, когда подметил меня в колокольчиковом лесу, я показалась ему старше. Но это не важно, потому что он с радостью меня подождет.